— Не надо, — попросила она отца. "Папа, не надо, пожалуйста. Зачем ты так, это же не моя мамочка. Я скоро доберусь до тебя, и мы всегда будем вместе — только ты и я". Отец улыбнулся и, поцеловав женщину, — вышел во двор. Ханеле увидела летнее, жаркое, прозрачное небо, едва встающее над горизонтом солнце: "Что же это за город?". Язык был незнакомым — не французский, не итальянский, который она слышала в Риме, не немецкий.
— Надо туда добраться, — спокойно сказала себе Ханеле. "Вот подрасту еще немного — и поеду. Сбегу от них, — она посмотрела невидящими глазами в сторону двери. "Петля, — подумала Ханеле. "И много крови, поток, заливает все вокруг. Не хочу это знать, не буду".
Она вспомнила того человека, чье лицо ощупывала еще давно, почти год назад. "Вот у него, — Ханеле улыбнулась, — все светлое. Он сам светлый. Как папа, — она вдруг нахмурилась и пошарила в воздухе рукой.
— Не ухватить, — вздохнула девочка.
Ханеле заснула, попросив Бога показать ей мамочку.
Вместо этого она увидела раскачивающуюся на балке петлю, женщину, — покрытую ранами и синяками, с растрепанными, грязными волосами, скорчившуюся в углу какой-то пустой, мрачной комнаты, еще одну женщину — та стояла к ней спиной, а, когда повернулась, — лицо ее потекло вниз, обнажая кости. Она слышала звук выстрела, купала руки в потоке крови, и все били, били молнии, — огромные, холодные, беспощадные, освещающие белым, мертвенным светом стены того города, где жил ее отец.
Она подняла веки: "Не надо больше, пожалуйста. Не надо, прошу тебя".
— Он тут, — радостно подумала Ханеле. "Теперь все, все будет хорошо. Спасибо, Господи". Его рука была теплой и крепкой. Он присел на постель и ласково запел что-то, чуть покачивая ее, убаюкивая.
Ханеле так и заснула, прижавшись к нему, вдыхая запах свежего дерева, слушая колыбельную на незнакомом, красивом языке.
Ева стояла у окна спальни, глядя на низкий, багровый закат, висевший над церковью Сен-Сюльпис. — Марта де Лу, — спокойно подумала она. "Так тому и быть. Сначала избавлюсь от нее, потом — от Пьетро. Куплю какого-нибудь младенца, покажу его Теодору и мы обвенчаемся. Отвезу девчонку папе. После этого мы с Теодором всегда, всегда будем вместе. До конца наших дней. И у нас будут дети, обязательно".
— Любовь моя, — услышала она тихий, вкрадчивый голос сзади. "Счастье мое, как ты тут, я так скучал, так скучал, весь день я тебя не видел…"
Она почувствовала, как его ласковые руки расплетают ей косы. Повернувшись, глядя в зеленоватые, прозрачные глаза, Ева поцеловала его.
— Голубка моя, — шептал Пьетро, — нежная моя, моя милая девочка…
— Он все-таки меня очень любит, — спокойно подумала Ева, опускаясь на большую постель, положив руки на его рыжую голову. Он встал на колени, целуя ее ноги: "Она для меня словно Мадонна. Господи, только бы она была счастлива, я ведь жизнь за нее отдам. И никогда, никогда она не узнает, о том, другом — она чистая, святая душа. Я ее никогда не оскорблю подобным".
Пьетро почувствовал, как она задрожала, как отвернула голову, прикрывшись рукавом рубашки. Он тихо попросил: "Не стесняйся, любовь моя, пожалуйста. Ты такая красивая, как ангел Божий".
— Отлично все в Риме получилось, — усмехнулась про себя Ева, оказавшись у него в объятьях.
— Рыдания, крики, кровь — не зря я курицу днем разделывала, — я даже, кажется, прямо из спальни собралась тогда на постриг отправляться, свой грех замаливать. Он ползал передо мной на коленях и умолял не бросать его. Ах, Пьетро, Пьетро, вроде и умный мужчина, но, как папа говорил — если уж они теряют голову, то можно ими вертеть, как хочешь.
Она потянулась к его губам. Прижав его к себе, Ева шепнула: "Сегодня можно, милый мой".
— Даже плачет, — смешливо хмыкнула про себя девушка, глядя на расписанный цветами потолок спальни, гладя его по спине. "Ему недолго жить осталось. Конечно, — она вдруг вспомнила ранее утро в замке, и чуть не застонала вслух, — конечно, ни Теодору, ни папе он в подметки не годится".
Ева услышала его тяжелое дыхание. Она слабо, жалобно, прошептала: "Я тебя люблю!".
Уже потом, нежась в его руках, положив голову ему на плечо, Ева рассмеялась: "Я сегодня ходила в лавки и видела этого инженера, Корнеля. Того, что ты в замок привозил, помнишь?"
— Конечно, — Пьетро приподнялся на локте и поцеловал ее глаза — большие, серые, блестящие серебром в свете свечей.
— Он был с дамой, — Ева блаженно, нежно улыбнулась. "Я потом спросила у кружевницы, она у нее тоже — постоянная покупательница. Мадам Марта де Лу ее зовут, эту женщину. Я подумала, может, тебе будет интересно".
— Очень, — Пьетро взял ее лицо в ладони. "Спасибо тебе, любовь моя. Спи, у меня еще кое-какие дела есть".
— Ночью? — зевнула Ева. Чувствуя, как он подтыкает вокруг нее шелковое одеяло, девушка довольно подумала: "Не зря я всю его переписку читаю. Теодор на него работает, с осени еще. Пьетро еще в Риме это все обсуждал — они боялись, что к Теодору подошлют кого-нибудь, женщину. Вот и подослали. Теперь мадам де Лу мне больше не помеха, Пьетро о ней позаботится. А я позабочусь о Пьетро, устрою ему несчастный случай".
Ева нашла его руку, и поднесла к губам. Пьетро, наклонившись, перекрестил ее: "Какая она красивая, Господи. Утром сделаю завтрак и принесу ей в постель".
Он вышел на площадь. Обогнув церковь Сен-Сюльпис, священник взглянул в небо — луна была огромной, бледной. Пьетро увидел в ее сиянии черные силуэты летящих птиц.
Пьетро постучал в дверь дома причта и увидел в прорези заспанные глаза отца Анри.
— Что же вы мне не сообщили, — ядовито сказал Пьетро, — что наш с вами подопечный обзавелся дамой сердца? Вы тут сидите, и ничего не делаете, а я два дня, как приехал из Рима, и уже, как видите, выяснил это.
— Клянусь, он мне ничего…, - забормотал отец Анри.
— Так разузнайте, — зло велел Пьетро. "Мадам Марта де Лу. Она, скорее всего тут, неподалеку где-то живет, их вместе на улице видели".
Он повернулся и направился к своему дому — высокий, тонкий, в темном сюртуке. Свет луны упал на него. Пьетро, на мгновение, остановился и поднял голову к небу. "Господи, грех так и думать, — пробормотал отец Анри, вспомнив свое деревенское детство, — но ведь словно оборотень. Так и ждешь, что сейчас завоет".
Он захлопнул прорезь, и, перебирая четки — перекрестился.
— Вот тут, — сказал Иосиф Аарону, остановившись у двухэтажного дома, напротив церкви Сен-Сюльпис. На булыжниках набережной толкались голуби, ставни лавок были уже открыты, пахло свежим хлебом, медленно, размеренно бил колокол.
— Ты думаешь, она нас впустит? — недоверчиво спросил Аарон. Тут же, отвернувшись, он стал рассматривать купол церкви. Иосиф увидел высокого, рыжего мужчину, что выходил из парадного подъезда: "Вот и аббат Корвино, точно такой, как его Теодор описывал. Очень хорошо, незачем нам встречаться".